Говорили о любви и славе. У Рупрехта ногти грязные. Это он специально придумал. Я просто так, в пространство, сказала: «У гениев чистые руки. Если я когда-нибудь буду целоваться, то лишь с гением».
Хорошо, что однояйцевые ушли с Фаей.
На земле Темпе нам, лангурам, пришлось держаться вместе.
Голые скалы, трещины, лавовые потоки. Рупрехт протянет руку с наведенными грязными ногтями, приходится хвататься. Цикада прыгает по камням в чужой рубашке, Костю тошнит. А китайцы тоже хитрые. Узнав, что мы собираемся испытывать сьютеллы, каждому (еще на Земле) прислали подарки. Девочкам — хрустальные цветы, молочно тающие в темноте, мальчикам — колечки, снимающие душевную боль. Колечки доктор Микробус отобрал и отослал обратно в Чайна-таун, а хрустальные цветы украсили обезьянник. Сьютеллы, которые мы испытываем, — это как бы еще один слой нашей кожи, сложнейшая наносистема, экранирующая излучения, защищающая от перепадов температур и давлений; она нас кормит, поит, согревает, выравнивает настроение, следит за расходом энергии. В сьютелле можно жить в открытом космосе, глубинах газовой планеты, извергающемся вулкане. Мы, конечно, таким стрессам не подвергались, но на земле Темпе вышел навстречу нам совершенно голый чел мужского пола. В принципе, на Марсе можно встретить китайца, но не такого голого. А у этого еще попугай на плече.
«Скажите, — спросил Костя, — я выйду так к каньону Эхо?»
«Никаких идей, — завопил голый чел. — Я не местный».
«А я?»
Рупрехту голый чел и отвечать не стал. Вскрикнул и бросился в лабиринт скал и теней. Мелькнула голая длинная спина, розовые пятки. Попугай сорвался с убегающего чела и устроился на Костином плече.
«Как такая тварь может жить в метановой атмосфере?»
Никто Рупрехту не ответил, потому что из-за черной базальтовой стены вытек ровер.
Он именно вытек. Он мерцал как расплавленный. В нем чувствовалась ужасная мощь. Он мог сокрушать скалы. А всего-то — до моего колена. Конечно, я слышала о наведенных существах и всяких там постройках, вроде китайских виртуальных городов, но пестрый попугай на Костином плече выглядел совсем натурально. И ровер не казался наведенным. Тяжелый, непрошибаемый, никаких колес; плыл над камнями, как на воздушной подушке.
«Костя, а на каком языке тебе чел ответил?»
Костя покачал головой: «Разве есть разница?»
«Если на китайском, — объяснила я, — мы бы не поняли».
«Вот ловко!» — прохрипел попугай. А Костя вздохнул: «От него луком несет».
«Не может от наведенной птицы нести луком», — возразила Цикада. У нее в группе все девчонки такие. Одной покажи палец, другая откусит. «Костя, — сказала она, — ты совсем бледный». И предложила, оглянувшись на меня и Рупрехта: «Давайте угоним ровер! Костя сядет на него, и ровер выведет нас к каньону Эхо». — «Я — за, — первым кивнул Рупрехт, — у ровера, наверное, масса интересных опций». — «Садись, Костя! — сказала Цикада. — Только помочись сперва. У меня папа врач. Он всегда говорит: чувствуешь себя плохо — помочись. Не копи в себе шлаки».
Костя спорить не стал. Попросил: «Отвернитесь».
1.
«Орбитальная станция Хубу! — робот закашлялся. — Почему это вы в перьях?»
«Это не перья, это рубашка. Ты ведь различаешь цвета? — доктор Макробер с удивлением взирал на вполне архаичное создание — титановый конус, расписанный голографическим карандашом; лиценциаты называют такой карандаш голиком. — А где духи? Я не чувствую духов». Что-то заволновалось в углу, дрогнул воздух, но и всё. Поле для духов — полевых роботов — поддерживается на каждой орбитальной станции, только на Хубу, похоже, царствовал архаичный титановый дриопитек.
«Квак тебя звать?»
«Мик».
Да уж. Иначе не назовешь.
По дымчатому напылению — разброс имен.
Ира Летчик. Доктор Макробер довольно потер виски. Может ли дриада выглядеть страшненькой? Глухой. Изображение пятнистого паука. Костя. Не подпись, а изящный скрипичный ключ. Однояйцевые! Эти и тут, конечно, исхитрились выделиться. Рупрехт. Сила и уверенность. Ханна Кук. Само изящество и опрятность. Цикада. Скачущие весело буквы, будто девочку подталкивали под руку. Фая. Почерк любимицы.
«Приветствую вас на орбитальной станции Хубу, доктор Микробус!»
«Ты уверен, что правильно выговариваешь мое имя?»
«Конечно, доктор Микробус!»
«Ладно, Мак».
«Мик, доктор Микробус».
«Нет, нет! С этой секунды — Мак!»
«Думаете, Ира Летчик не обидится?»
«Не знаю. Девочки в ее возрасте непредсказуемы».
«Так же, как мужчины в вашем. Все эти старые пердуны в спектральных рубашках, — робот давал уверенные оценки, — есть умы с одышкой. Зачем делать под себя? Отойди в сторону. — Робот чуть ли не пританцовывал от удовольствия. — Чем богаче жизненный опыт, тем беднее духовная сущность. Я правду говорю?» И добавил: «Цветы у Сеятеля всегда получались лучше, чем разумные существа».
Уже не слушая, доктор Макробер толкнул дверь.
За невыносимо прозрачным иллюминатором жилого отсека в проваливающейся в ничто тьме медленно плыла пушистая новогодняя ель, расцвеченная звездами, огнями и хлопушками. Космос вглядывался в доктора Макробера исполинским черным зрачком, задымленным цепями звездных скоплений. Только в самом низу иллюминатора, в голубоватой чаше призрачной марсианской атмосферы, просматривались извилистые хребты…
2.
«Квак ты себя чувствуешь?»
«Квак, квак! — весело передразнила девочка. — Лучше не бывает!»
Никакого уныния. Ничего, что могло бы насторожить. Световой колодец атриума расширялся над алым креслом девочки и воронкой уходил вверх. «Ты в этом кресле, как в огне». Девочка засмеялась. Высоко над ней выступал из стены атриума металлический балкончик, возможно, декоративный. Оранжевая ночная рубашка… След ожога на голом плече… Смоллета в мочке уха…
«А где слезы, жалобы, причитания?»
«Я не обезьяна Цикады!» — засмеялась девочка.
«Тогда почему сидишь здесь, а не шляешься по Марсу?»
«Квак это почему? — счастливо передразнила Ира Летчик. — Разве не вы рекомендовали врачам оставить меня на станции, доктор…»
«…Микробус!»
Девочка покраснела.
«Не стесняйся! Твой робот уже называет меня так».
Ира Летчик с восторгом смотрела на доктора Макробера.
Конечно, она была рада. По-настоящему рада. Когда долго-долго ждешь, радуешься еще больше. Ох, Сеятель, зачем ты привел сюда доктора Микробуса! На расстоянии он безопаснее. В огромном иллюминаторе перед девочкой мерцали звезды, плыла новогодняя елка. На раскрытой голографической развертке темнели долины Марса, россыпи кратеров, вдавленное в лавовые поля огромное копыто Эллады. У стены — плетеная из тростника корзина, помеченная алыми иероглифами.
![Геннадий Прашкевич - Земля навылет[litres]](https://cdn.my-library.info/books/54885/54885.jpg)
